Дело о бюловском звере - Страница 55

— Велел, батенька, велел, — и взял с широкого лабораторного стола, на котором невиданный доселе порядок образовался, пузырек рябого стекла, в каких обычно продавали хлороформ. — Вот ваши капельки. Сегодня-с изготовил, и часа не прошло. Велите принимать по ложке два раза в день, утром и вечером.

— Рецепт я тоже попрошу, — потребовал ординатор, оглядев ровные ряды колб, трубок и мензурок. Помощником, видно, все-таки обзавелся. Такая всюду чистота.

— Как же, и рецепт отдам, — проворковал аптекарь, покопавшись в сложенных аккуратной стопкой бланках. — Вот и рецептик ваш, милостивый государь.

— Tencturae Helleborus niger aa 25 gr, — прочел Иноземцев. — Геллиборус, морозник? Ах да, позапамятовал, он недурно нервную систему успокаивает…

— Будьте здоровы, Иван Несторович, будьте здоровы.

Возымев надежду на оную тинктуру, Иноземцев как-то даже и успокоился. С аппетитом поужинал и лег спать, предварительно приняв прописанную ложку. Уснул сном самым безмятежным, прежде и не ощутив действия лекарства.

Думал, наконец, выспится. Но ничуть. Проснулся среди ночи от странного состояния, вроде и знакомого, но необъяснимого и мучительного. Как и прежде, налицо сонный паралич, катаплексия пробуждения — один из симптомов болезни Желино, когда вдруг открываешь глаза, глядишь в потолок, на темную громаду шкафа, на бюро и не осознаешь, где ты и кто ты, отчего хорошо-то так, что и вставать неохота, и одновременно дурно: ни рукой пошевелить, ни ногой. Распластанное тело обдавало то теплом, то холодом, голова горела, в ушах звенел какой-то знакомый мотивчик, словно кто-то тихо напевал, склонившись, у самого виска. Иноземцев осознавал, что продолжает спать и все это ему снится.

Не здесь ли ты легкою тенью,
Мой гений, мой ангел, мой друг,
Беседуешь тихо со мною
И тихо летаешь вокруг?

Весь следующий день романс не выходил у Иноземцева из головы.

Проснулся, но едва ли мог вспомнить о ночном приступе. Хлебнул ложку геллиборуса и поплелся в больницу.

Еще в приемном покое ощутил он небывалое чувство ясности рассудка и прилива сил. Весь день больными занимался, никому не переча, не прекословя Троянову и расточая кругом одни любезности. Как-то само собой это выходило, без лишних к тому усилий.

— И тихим даришь сновиденьем, мой гений, мой ангел, мой друг, — бормотал он, ловко орудуя зондами, скальпелями и иглами. Недоумевал ли кто, глядючи на него, изумлялся, — не было до того Иноземцеву совершенно никакого дела. Он сосредоточен, вполне собран, всегда уместен в словах и действиях — не этого ли от него ожидали?

А ночью приступ повторился: явилось видение и принялось шептать что-то на ухо.

Иноземцева это явление стало забавлять, он взялся за дневник: записывал каждый визит ночного фантома, принявшего вид сбежавшей из поезда девушки. Размышлял и анализировал, пытаясь выявить алгоритм его появления.

Это происходило в голове, нет никаких сомнений. Все и началось с того, что разум Иноземцева словно вдруг стал раздваиваться под влиянием совершенно неизвестных науке веществ, какие он извлекал из растений, подвергая вытяжки химическим воздействиям, причем подбирая в качестве катализаторов для синтеза небезвредные ангидриды и кислоты. Все это началось еще тогда… Что же он с собой сотворил?

— Только тебя и не хватает, — проносилось в уме Иноземцева, когда среди ночи он открывал глаза от неясного тонкого звука, проникающего в мозг. — Только тебя, чудесный призрак. Ульянушка, видение, что же ты не придешь теперь?

— Здесь я, милый, — отвечал голос.

— Покажись.

— Рядом я, Ванечка, здесь.

— Где же?

— Здесь я, милый, за руку тебя держу. Закрой глаза, засыпай. Хочешь, я спою тебе тихо? Ты и уснешь.

И опять этот «Мой гений, мой ангел…» звучал, пока в дверь не принималась барабанить Варя, будя к завтраку.

Коротким «благодарю» Иноземцев давал знать, что разбужен. Нехотя поднимался, делал записи в тетради. Тетрадь прятал, запирал на ключ в бюро и превращался в «нормального человека». Ложка геллиборуса возвращала с небес на землю.

— Сам себе и пациент и доктор, — хихикал Иноземцев. — Надо бы спуститься к Белякову, опросить больных с симптоматикой болезни Желино… И тогда… м-мм… моя работа получит название: «Направляемые сновидения», или «Об особенностях цветных снов и звуках во сне», или — еще интереснее — «Искусственный сомнамбулизм».

Но день за днем — неделя пролетела, следом другая. Все сложнее становилось совладать с собой. Он словно покидал тело вечером, блуждал ночами в параллельных мирах и весьма неохотно возвращался к утру. Приходил в себя с чувством полной разбитости и опустошенности, искренне ненавидя настойчивый громоподобный стук в дверь. Тело отупело. На службу шел, будто сам не свой, будто другое существо в него вживалось. Оно же за Иноземцева ходило, разговаривало, больных пользовало, проявляло желания, проводило, и весьма успешно, операции, даже исследованием спор занималось. Сам же Иноземцев духом неприкаянным повисал в воздухе и, как воздушный шарик на веревочке, таскался следом. И самое страшное, его продолжало это забавлять.

«Может, это уже распад личности начался, настоящая паранойя? Не пропустить бы. И как у меня это выходит? Как не страшно орудовать бистури, да хоть бы просто по улицам ходить? Что это — автоматизм? Или я гений?»

Всем вокруг было невдомек, о чем он думал, и подозревать не подозревали, о каких страшных вещах. Все вроде бы и успокоились на его счет, до того Иван Несторович мастерски свое состояние скрывал. Троянов подобрел, стал звать на операции. Оба горячо трансплантации обсуждали, пробовали пришивать не только кожу, но и пальцы и даже кисти рук. Алексей Алексеевич хвалил, разговоры заводил о вступлении Иноземцева в Общество русских врачей. Тот и лекции принялся читать о своих изысканиях, проводил демонстрации опытов, которые были потом напечатаны в медицинской газете.