Дело о бюловском звере - Страница 45

С тех пор во всех барышнях, будь то в больнице, на улице, в проезжающих пролетках, Иноземцев видел Ульянушку. Да что там, теперь он зашел так далеко, что все чаще слышал ее голос, а порой и разговаривал с ней. Точно взрезала скальпелем грудную клетку, вынула сердце и сжала. А сама смотрит, улыбается и еще больнее жмет.

Сам не заметил, как заработал неврастению.

— Иван Несторович, нельзя же так, батенька, — говорил ему Лукьянов. — Вы же доктор, диплом имеете. Эк вас развезло. Надо что-то делать, а не то погонит Троянов из больницы. Или, того хуже, в XIII отделении запрет.

Он снова очнулся. Долго сидел, пытался понять, как быть. Глянул на прикроватный столик, заваленный пустыми пакетиками из-под порошка, вздохнул. Потом налил холодного травяного чаю и залпом осушил чашку.

От настоявшегося горького напитка стало вдруг странно хорошо.

Сердце застучало, захотелось выбежать и непременно что-то сделать — комнатная духота давила, оказалась вдруг тесной. Сколько можно страдать! Ей-богу, как девица какая.

В окне светлел город: громада Царскосельского вокзала, дома, железнодорожные пути на том берегу канала приобретали все более ясные очертания. Иноземцев вскочил, потянулся к форточке и замер. Нет, он смотрел не на дома, а на свое отражение. До чего безобразный вид! Исхудал, волосы отросли и торчат в разные стороны. Заросшие щеки и подбородок делали его как никогда похожим на далекого восточного предка — чалму надень, и готов Авиценна собственной персоной.

Нет, так нельзя. Немедленно попросить согреть воды. Где-то были бритвы. Вынул из шкафа белье, визитку, собрал все в охапку, открыл решительно дверь и отправился к хозяйке — просить, чтобы служанка Варя отпарила одежду. И чтобы освободила прикроватный столик от чайника и лекарств и в комнате убрала.

К завтраку явился одетый, обутый, причесанный — Розина Александровна только руками всплеснула. Хотел даже узнать у хозяйки, что за травяной настой она заваривает, что ему удалось наконец воскреснуть из мертвых.

— Вы, Розина Александровна, настоящий фармацевт, — разулыбался он. Рядом, словно соглашаясь, громко хлюпнул чаем постоялец, которого Иноземцев видел впервые.

Тут распахнулась и хлопнула наверху дверь, за ней исчезла темная тень в высоком картузе. Столько времени прошло, что и в пустующую комнату за стенкой справа успели найти постояльца. Студент, определил Иноземцев.

— Так оно и езть, — кивнула хозяйка, усердно начищая кастрюлю. — Милий мальтчик. С фами мечтает познакомиться. Кафорит, злышан о фаш изключительный изопретательнозт.

— Какая уж там изобретательность, — отмахнулся он. — Ваши настои — вот истинные изобретения! Дайте поглядеть, что у вас там хранится?

Отставил чашку, глянул на аккуратный по-немецки рядок банок и мешочков с травами. Потянул носом, прикрыл глаза, замер. И позабыл, что же его так заинтересовало.

— Пора, пора, — выдохнул он. — Надо спешить, а не то действие вашего волшебного снадобья закончится, а я не успею произвести на нового заведующего должного впечатления. Пора.

На улице было по-осеннему пасмурно, небо затянули низкие тучи, но Иноземцеву казалось, что улицы светятся, сквозь плотную плеву облаков проникают лучи солнца и даже греют. Он торопливо шагал, то сжимая, то разжимая кулак в кармане. Может, сегодня снять повязку? Да спрашивать никого не нужно: сам себе доктор — вели, и снимут.

В больнице было непривычно шумно и оживленно, в поперечном флигеле на втором этаже и того пуще. Сиделки, сестры милосердия, фельдшерицы носились туда-сюда. Студенты ходили толпами, хохоча и нисколько не заботясь о больничном порядке.

Сослуживцы встречали Иноземцева изумленными возгласами, жали руку — искренне радовались выздоровлению.

Поулыбался направо и налево, забежал в докторскую. Нырнул в халат под щебетание совсем юной сестры милосердия Танюши, водрузил на макушку белую шапочку и устремился на осмотр.

— А к Алексею Алексеичу в V отделение не заглянете прежде? — догнала его Таня. — Вот он обрадуется! Нынче столько больных — все койки в обоих отделениях заняты. А еще эти студенты и курсисты повсюду. Алексей Алексеич операции проводит, учит всех. Сейчас Сергей Осипыч операционную готовить пойдет — будут новый нос Вишняковой приделывать, представляете? Каково, а! Новый нос!

— Это ринопластика называется, Татьяна. Пора бы уже знать, полгода у нас работаете, — бросил через плечо Иноземцев. И тут же остановился: — Вы липкую ленту взяли? — Глянул на поднос, который она держала, снова зашагал вперед. — А что Лукьянов… ему поручили операционную готовить?

— Сергею Осиповичу? Да, он на хорошем счету у заведующего доктора. А давайте мы сейчас пару палат оббежим и к ним пойдем?

— Вы же сами сказали: палаты переполнены. Вон штатные ординаторы зашиваются. Константин Павлович меня взглядом едва насквозь не просверлил. Да, и сегодня хочу гипсовую повязку снять. Надоела, мочи нет таскать гипсовую глыбу. И плечо ноет. Словом, недосуг.

И вошел в палату. Внезапно ощутив небывалый прилив энергии, стал проводить осмотры с таким самозабвением, что сам себе дивился. Усердно обрабатывал раны, штопал, Таню оставил совершенно без дела. Та топталась у него за спиной, поглядывая то за правое его плечо, то за левое.

— Дайте же я перевяжу, — бормотала она. — Дайте мне инъекцию самой сделать.

— Не мешай, — отмахивался он. — Лучше подай зонд. И сбегай за полукруглой иглой.

Оперировал прямо на койках, само собой, к неудовольствию сестер милосердия, которым приходилось ходить во двор в кладовые за свежими матрасами, относить перепачканное белье в прачечную, перестилать постели и отмывать полы. Иноземцев принимался горячо с ними спорить, втолковывая, что за больными убирать — их обязанность, и ничего с этим не поделаешь, а операционная занята, абсцесс требовал прокола.